ПРИЗРАКИ ЛЭНГЛИ: ДЖЕЙМС ЭНГЛТОН

Начало

Джеймс Энглтон родился 9 декабря 1917 года. Его отцом был разведчик и успешный бизнесмен, со временем вице-президент международной компании National Cash Register, её представитель в Милане и владелец франшизой фирмы в Италии, а матерью — невероятно красивая креолка, в которой смешалась кровь европейцев, мексиканцев и апачей. Детство Энглтон провёл в Европе и свободно говорил на итальянском и немецком языках, учился в закрытых элитных школах Англии, с ранних лет увлекался поэзией, в 1937 году поступил в Йельский университет. «Энглтон уже тогда разработал особый, свойственный только ему стиль поведения, — вспоминал его сокурсник. — Он говорил с лёгким английским акцентом и был спортивным, ярким и вдумчивым. По общепринятым стандартам он был плохим учеником, часто пропускал занятия, был успешен только в тех предметах, которые его интересовали, и терпел неудачу в тех, которые его не интересовали». 

Осенью 1941 года Энглтон продолжил образование в Гарвардской юридической школе. Во время учёбы подружился с Ричардом Хелмсом, будущим сотрудником Управления стратегических служб (УСС), заместителем и директором ЦРУ. Последний в автобиографии A Look over My Shoulder (2003) вспоминает: «В молодости Джеймс был худым и агрессивно интеллектуальным по внешности... это усиливалось европейским гардеробом, прилежными манерами, тяжёлыми очками и пожизненным интересом к поэзии».

Нападение на Пёрл-Харбор 7 декабря 1941 года буквально вбросило американскую академическую молодёжь во Вторую мировую войну, она посчитала своим гражданским долгом служить на благо страны. Джеймс добровольно записывается и служит в армии, откуда его переводят в УСС. Считается, что переводу способствовали не только личные качества и знания Джеймса, но и связи его отца. Подполковник Энглтон был крупной фигурой в разведке, по некоторым данным — руководителем тайных операций и резидентом на средиземноморском побережье Европы, непосредственным подчинённым руководителя УСС полковника Уильяма Донована.

Джеймс Энглтон в 1950-х годах

ULYSSES

28 декабря 1943 года Джеймс Энглтон прибыл в Лондон, чтобы работать в английской контрразведывательной секции УСС. Вскоре состоялось его первое знакомство с Кимом Филби, офицером английской разведки, ответственным за обучение американских коллег. Филипп Найтли, автор книги Philby: KGB Masterspy (1988), отмечал: «Филби был одним из инструкторов Энглтона, его главным наставником по контрразведке. Энглтон стал воспринимать его как старшего брата».

«Когда я познакомился с Филби, — вспоминал Энглтон, — мир разведки, ранее вызывавший моё любопытство, полностью меня поглотил... Ким нравился нам своей изысканностью и опытом. Он очень многому меня научил...» В этом и заключался врождённый талант Филби: он нравился людям, вызывал у них доверие, возбуждал эмоции и блестяще пользовался своими дарованиями. Он умел вызывать и выказывать симпатию с такой лёгкостью, что мало кто замечал, что его околдовали. Мужчины и женщины, старые и молодые, богатые и бедные — Ким с ловкостью мага управлял и манипулировал своим окружением, тем более что он любил смеяться и любил выпивать, любил слушать с выражением глубокой искренности и восхищённого любопытства. «Он был из тех, кого люди боготворили, — вспоминал один из его современников. — Невозможно было просто симпатизировать ему, восхищаться им, соглашаться с ним — нет, только боготворить».

Боготворить и преклоняться — не в этом ли разгадка подоплёки личной предрасположенности Энглтона? Получается, что их дружба была основана не только на общих интересах и профессиональной принадлежности, но и на чём-то более личном и глубоком.

Английский аристократ и американец, стремившийся быть похожим на англичан, думать, как они, жить, как они: England. God. Secret Service («Англия. Бог. Секретная Служба»). Сама невидимая рука провидения подталкивала их друг к другу и рано или поздно должна была свести их вместе: Birds of a feather flock together («Птицы одного окраса собираются в стаи» — английская поговорка).

Во время войны Энглтон проводит ряд секретных операций и помогает разоблачить несколько десятков нацистских агентов. Одних поместили в тюрьму, других по законам военного времени казнили, оставшихся использовали в качестве двойных агентов, чтобы они снабжали германское командование дезинформацией. Так зарождалась грандиозная система «двойной игры» — сеть двойных агентов, игравших важную роль в развитии событий на фронтах войны. На допросах многие из этих шпионов сообщали информацию, представлявшую огромный интерес для разведслужб союзников. А вокруг Энглтона постепенно стал создаваться ореол гения контршпионажа, который мог разгадывать вражеские замыслы и проникать в истинную сущность людей.

Сотрудники УСС в период войны. Будущие директора ЦРУ Аллен Даллес (в центре) и Ричард Хелмс (первый справа)

Летом 1944 года, когда американские войска заняли Рим, 26-летний второй лейтенант (соответствует званию лейтенанта) УСС Энглтон возглавил в итальянской столице резидентуру специального контрразведывательного подразделения с кодовым шифром «Х-2», но сфера его интересов распространялась далеко за пределы Вечного города. Помимо борьбы с итальянским фашизмом и германским нацизмом главными задачами резидентуры были разведывательная работа в Ватикане и проникновение в круги, окружавшие престол Святого Петра, противодействие политическим целям движения Сопротивления, саботирование коммунистического движения в Европе, участие в операциях, проводимых в Швейцарии, Франции и других странах. Энглтон выполняет различные поручения Аллена Даллеса, в том числе в оккупированной Германии. Тогда же произошло его знакомство с Генри Киссинджером (настоящее имя — Хайнц Альфред Киссингер), служившим в тот период в военной разведке. Будущему советнику по национальной безопасности и госсекретарю Киссинджеру принадлежит фраза: «Все приличные люди начинали в разведке. Я тоже».

В 1945–1947 годах коммунисты входили в коалиционные правительства восьми стран Западной Европы, будучи наиболее массово представлены во Франции и Италии, где за них голосовало до 30% избирателей на выборах. Компартия Италии в то время насчитывала 2 млн членов. Официальные данные, связанные с деятельностью УСС и Энглтона по противодействию коммунистическому движению в Италии, либо искажаются, либо держатся в строжайшей тайне.

В декабре 1947 года Энглтон возвращается в Соединённые Штаты, посвящая себя семье, но довольно скоро оказывается на оперативной работе. В июне 1948 года он перешагивает порог штаб-квартиры ЦРУ, располагавшейся тогда в здании Бюро медицины и хирургии ВМФ США по адресу: 2430 Е Street NW, а первым его назначением становится должность специального советника директора службы тайных операций, занимавшейся шпионажем, контршпионажем и проведением диверсий по всему миру.

Здание ЦРУ в Вашингтоне, 2430 Е Street NW

В принятой 20 августа 1948 года Советом национальной безопасности директиве СНБ-20 конечной целью американской внешней политики называлось свержение существующей в СССР власти. Этот документ ориентировал ЦРУ на проведение тайных операций против СССР и поддержку антикоммунистической оппозиции в странах Восточной Европы, Китае и Корее.

В 1949 году Ким Филби становится официальным представителем английской разведки МИ-6 в Вашингтоне. На него были возложены функции координатора (офицера связи) между британской секретной службой, с одной стороны, и ЦРУ и ФБР — с другой. Филби также отвечал за секретный канал связи между британским премьер-министром Клементом Эттли и президентом США Гарри Трумэном. Немаловажный нюанс: при назначении Филби на эту должность, по словам Рэя Кляйна, американцам предоставлялось право выбора предпочтительного кандидата, и именно Джеймс Энглтон был тем, кто выступил за назначение Кима Филби.

Ким Филби в 1950-х годах

ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ: КИМ ФИЛБИ (01.01.1912 — 11.05.1988). Утончённый и блестяще образованный английский аристократ, потомок древнейшего рода, занимавший ключевые посты в руководстве Секретной разведывательной службы Его (Её) Величества (SIS, МИ-6), едва не возглавивший эту крайне агрессивную и влиятельную организацию, большую часть своей жизни был советским разведчиком, внёсшим личный вклад в Победу советского народа в Великой Отечественной войне. Наблюдая стремительное восхождение фашизма к власти во всём мире, он понимал, что только Советский Союз сможет противостоять «коричневой чуме» ХХ века, и осознанно выбрал идеалы социализма, встав на сторону коммунистического движения. В своей книге «Моя тайная война» (1980) Ким Филби писал: «В моей родной Англии я тоже видел людей, ищущих правды, борющихся за неё. Я мучительно искал средства быть полезным великому движению современности, имя которому — коммунизм. Олицетворением этих идей был Советский Союз, его героический народ, заложивший начало строительства нового мира. А форму этой борьбы я нашёл в советской разведке». 

В 1946 году Кима Филби наградили орденом Британской империи — высшей наградой Великобритании. А в 1947 году за личный вклад в Победу над германским нацизмом ему вручили советский орден Боевого Красного Знамени.

Филипп Найтли, встречавшийся с Кимом Филби в Москве в 1988 году, приводит слова сотрудника ЦРУ Майлза Коупленда, который после анализа деятельности Кима Филби заявил: «Если взглянуть на целый отрезок с 1944 по 1951 год… это привело к тому, что все усилия западной разведки, а они были значительны, превращались в то, что вы можете назвать безрезультативностью. Лучше бы мы вообще ничего не делали!»

Как писал сам Ким Филби, характеризуя этот период взаимоотношений с Энглтоном: «Наши отношения, я уверен, опирались на подлинно дружеское расположение обеих сторон. Но у каждого из нас были свои скрытые мотивы… Поддерживая со мной близкие отношения, он мог в большей степени держать меня под контролем. Я же со своей стороны охотно делал вид, что попался на его удочку. Чем больше было между нами открытого доверия, тем меньше он мог заподозрить тайные действия. Трудно сказать, кто больше выиграл в этой сложной игре, но у меня было одно большое преимущество: я знал, что он делает для ЦРУ, а он знал, что я делаю для СИС, но истинный характер моих интересов ему был неизвестен».

Дом Кима Филби на Авеню Небраски стал местом, где собиралась вся разведывательная элита Вашингтона. Среди постоянных гостей здесь можно было встретить Джеймса Энглтона, Уолтера Беделла Смита (директор ЦРУ), Аллена Даллеса (заместитель директора ЦРУ), Фрэнка Виснера (руководитель специальных операций), Уильяма К. Харви (контрразведка ЦРУ) и Роберта Фонаря (советский отдел ФБР). А Аллен Даллес открыто покровительствовал сыну своего давнего товарища и бизнес-партнёра. Как позднее констатировал один офицер ЦРУ: «Сотрудники разведки всё время обсуждали между собой оперативные дела... Филби был знаком с тем, что он не должен был знать».

Джеймс Энглтон и Ким Филби были друзьями не только на словах. Энглтон безгранично верил Филби и, не допуская даже тени сомнения, поддерживал Кима до конца, пока невероятное не стало очевидным. Побег Филби в СССР в 1963 году явился сокрушительным ударом по мировоззрению Энглтона. Friends are made in wine and proven in tears («Дружба рождается в вине, а проверяется в слезах» — английская поговорка).

В нач. 1951 года Джеймса Энглтона назначили главой группы специальных операций ЦРУ. Данное подразделение было самым засекреченным, а его сотрудники говорили, что «это управление внутри управления». В одном из своих интервью Энглтон рассказывал, что в 1950-е годы были приведены в соответствие со сложившимися условиями оперативные (диверсионные) группы, которые создавались по приказу Белого дома.

Директор ЦРУ Аллен Даллес

При Даллесе ЦРУ становится ведущей разведывательной службой США и практически монополизирует такие направления разведывательной деятельности, как политическая разведка и проведение тайных операций, превращаясь в грозное орудие Белого дома, всё чаще привлекаемое к проведению «особых миссий» в странах народной демократии, социалистического блока и в Латинской Америке. И именно Энглтон разрабатывал и обеспечивал реализацию этих миссий.

В этом же году ЦРУ разработало и запустило международную операцию REDCAP («Красный колпак») — систематическую и концентрированную программу по проникновению в советские структуры, находящиеся за рубежом, контролю деятельности советских граждан и мотивации их к предательству (дезертирству). Программа предусматривала вербовку:

— агентов из числа эмигрантов и бывших советских граждан для использования на месте против СССР под контролем разведки и контрразведки;

— агентов из числа эмигрантов и бывших советских граждан для последующей нелегальной заброски в СССР;

— советских официальных лиц для незамедлительного бегства на Запад;

— советских официальных лиц для их агентурной работы после возвращения в СССР.

Фактически любой советский гражданин, находившийся за границей, автоматически становился объектом контроля и учёта с возможными вербовочными подходами и дискредитирующими мероприятиями со стороны американской спецслужбы.   

Начальник контрразведки: Cold Warrior («Воин холода»)

В декабре 1954 года Даллес назначает Энглтона первым руководителем недавно созданного контрразведывательного штаба ЦРУ. Теперь основной задачей Энглтона становится предотвращение, обнаружение и устранение проникновения в ЦРУ агентов, нелегалов и разведок социалистического блока. Он неустанно преследует несуществующих «кротов» КГБ, которые, по его мнению, действовали на высоком уровне в правительстве США и их союзников. В разное время он называет агентами Советского Союза такие фигуры, как Аверелл Гарриман, бывший посол США в Москве, и два премьер-министра, Гарольд Вильсон из Великобритании и Лестер Пирсон из Канады. Энглтон разрушил карьеру более дюжины оперативных сотрудников ЦРУ, обвинив их в работе на КГБ. Поскольку многие из них говорили по-русски, специализировались на СССР или работали в посольстве США в Москве, их увольнение ослабило возможности ЦРУ собирать разведданные о Советском Союзе.

И именно в 1950-х — нач. 1960-х годов на путь предательства становятся высокопоставленные сотрудники ГРУ Генерального штаба Министерства обороны СССР подполковник Пётр Попов, полковники Дмитрий Поляков и Олег Пеньковский. Остаётся на Западе нелегал подполковник Рейно Хейханен, который сдаёт резидента советской нелегальной разведки в США полковника Вильяма Фишера. Из зарубежных резидентур уходят к противнику и перебираются в США сотрудники внешней разведки подполковник Юрий Растворов, майоры Пётр Дерябин и Анатолий Голицын. А предательство полковника польской разведки Михала Голеневского приводит к аресту в Англии советских нелегалов высочайшего уровня — Гордона Лонсдейла (полковника Конона Молодого) и Джорджа Блейка. Работу с Пеньковским, Дерябиным и Голицыным курирует лично Энглтон. С Голицыным его объединяли схожесть взглядов на способы противодействия КГБ, всепоглощающая подозрительность и любовь к выпивке. Весной 1964 года в руках Энглтона оказывается сотрудник Второго главного управления КГБ при СМ СССР капитан Юрий Носенко (о его деле мы писали в очерке «История одной фотографии»).

Документы прикрытия предателя Анатолия Голицына

И с этого момента за кулисами ЦРУ, в недрах советского отдела и внешней контрразведки, разворачивается скрытая драма. Наметившаяся трещина, вызванная недоверием к показаниям Юрия Носенко, с каждым днём расползалась в стороны, пока не превратилась в непреодолимый каньон Котауаси. Началась «война перебежчиков», в которой главными действующими лицами выступили Энглтон, Голицын и Носенко.

Спусковой крючок

Несколько тысяч человеко-часов было потрачено на опрос Носенко и анализ полученной информации. Показания Носенко оценивались как отвлекающие внимание от настоящего «крота» и агентов в Лэнгли, поисками которых были заняты Энглтон и Голицын. Убеждённый в том, что Носенко — двойной агент, Энглтон поставил целью сломать его психологически и заставить признаться в истинных целях побега (тайной миссии). Бывший сотрудник ЦРУ, занимавшийся исследованием «феномена» Носенко, считал, что именно Энглтон был тем лицом, которое приняло окончательное решение о содержании Носенко в специальной тюрьме и применении к нему жёстких форм воздействия. Фактически дело Носенко превратилось для ЦРУ в петлю Мёбиуса, которую можно было только разорвать.

1970-е годы стали самым сложным периодом в послевоенной истории американской разведки. Серьёзнейшие скандалы, в которых было замешано ЦРУ, волна недоверия и даже враждебности к спецслужбам, раздуваемая рядом средств массовой информации, не способствовали успешной работе разведывательного сообщества. Общественность и многие либеральные политики в тот период заговорили о том, что необходимо открыть для общественности ту информацию, которую скрывают спецслужбы.

Знаковым событием, во многом определившим развитие разведки США в 1970-е годы, стал разразившийся в 1973 году Уотергейтский скандал. Хотя в нём действительно оказалось замешанным ЦРУ, для разведывательного сообщества США самым опасным явился не сам скандал, а его последствия. В прессе развернулась активная кампания критики ЦРУ и методов деятельности американской разведки. ЦРУ припомнили преследование противников войны во Вьетнаме, покушения на неугодных США лидеров зарубежных государств. В 1974 году конгресс принимает поправку Хьюджеса — Райана (Hughes — Ryan) к Акту о зарубежной помощи. Согласно этой поправке, президент США был обязан информировать соответствующие уполномоченные комитеты конгресса о любой операции ЦРУ за пределами США, которая выходила за рамки сбора и добывания разведывательной информации. В качестве уполномоченных были определены комитеты по военной службе, по международным делам и по бюджету обеих палат конгресса.

Вслед за принятием поправки Хьюджеса — Райана президентом и конгрессом США создаётся ряд специальных комитетов и комиссий, уполномоченных расследовать деятельность американской разведки на предмет её соответствия требованиям законодательства и конституционным гарантиям прав и свобод американских граждан.

В декабре 1974 года новый директор ЦРУ Уильям Колби увольняет Энглтона, поскольку Колби пришёл к выводу, что Энглтон — деструктивная фигура, а всё, что он делает, приводит к противоположным результатам. Не могло быть и речи о сохранении в руководстве ЦРУ человека, вышедшего из-под контроля директора. На прощание вновь назначенный заместитель директора ЦРУ генерал-лейтенант Вернон Энтони Уолтерс вручил Энглтону высшую американскую награду за шпионаж — медаль «За выдающиеся заслуги в разведке».

Отставка Энглтона стала развязкой скандалов в американском разведсообществе, побудивших конгресс впервые расследовать деятельность ЦРУ. Расследование в специальном комитете сената, возглавляемое сенатором Фрэнком Чёрчем, выявило ряд других злоупотреблений: заговоры с целью убийства, несанкционированное вскрытие почты, сотрудничество с лицами, нарушавшими права человека, проникновение в СМИ и многое другое, от чего политический класс пришёл в ужас, а журналисты между собой стали называть Энглтона «великим инквизитором».

Но, даже находясь в отставке, Энглтон как призрак, подпитывал чувство страха в американском истеблишменте. Разоблачение методов «великого инквизитора» вызвало политическую лавину. После завершения скандала были созданы разведывательные комитеты конгресса и сената по контролю за тайными операциями ЦРУ. Принятие Закона о надзоре за внешней разведкой требовало от ЦРУ получения ордеров на шпионаж за американцами. Впервые с 1947 года ежегодные ассигнования разведки были сокращены.

Джеймс Энглтон в отставке

В последние годы жизни «пенсионер» Энглтон, как позже вспоминала его жена, постоянно медитировал вслух и в мыслях «возвращался в мир предков», настаивая на том, что перед кончиной ему «должны позволить уйти в лес, чтобы завершить жизненный путь, как это делали в своё время апачи». Когда журналисты спрашивали его о Филби, он отвечал: «…Есть вещи, которые я хотел бы унести с собой в могилу. Ким одна из них».

Эпилог: один из нас 

В тот февральский день 1963 года на седьмом этаже здания на площади Дзержинского проходило закрытое совещание работников ключевых подразделений разведки и контрразведки. Хозяин кабинета, заслушав доклады приглашённых, резюмировал: «Нам выпал уникальный шанс непосредственного контакта в оперативной игре, а анализ информации позволяет составить психологические портреты потенциальных объектов разработки — это первые лица разведсообщества нашего главного противника. И им надо сторицей вернуть долги, которые накопились на сегодняшний день — "Долг платежом красен!" Считаю правильным скорректировать и продолжить предшествующую работу, реализовав оперативные комбинации по предлагаемой схеме. Подключайте аналитиков к разработкам легенд, обратив внимание на психологическую подготовку и стрессоустойчивость наших сотрудников, и обеспечьте контроль информационных периметров. Обращаю внимание, что мы вступаем на территорию противника, где он чувствует себя полностью защищённым и игра может продолжаться десятилетиями. Любая утечка исключается, в операцию посвящены только присутствующие здесь, руководителям направлений залегендировать работу в своих коллективах и усилить контрразведывательные мероприятия».

Предтечей совещания явилась информация, полученная от консультанта с оперативным псевдонимом Сынок, который ещё с довоенных времён был источником внешней разведки в западных политических и разведывательных кругах. Настоящее имя неугомонного Сынка, в январе перебравшегося в Москву, было Ким Филби. Добытая агентурными методами внешней разведки и нелегалами из Лэнгли информация позволяла перезапустить игру, сконцентрировав усилия на решении принципиально иной по характеру задачи. Особый интерес представляли три ключевые фигуры в разведывательном сообществе США: отправленный в отставку после провала авантюрного вторжения на Кубу, но сохранивший своё влияние бывший директор ЦРУ Аллен Даллес, начальник контрразведки ЦРУ Джеймс Энглтон и заместитель директора Ричард Хелмс. Разящий удар следовало нанести в самое сердце ЦРУ — шла настоящая война спецслужб, а главным преимуществом являлось то, что советской разведке было известно намного больше, чем предполагали её противники. И в этом смысле информация, полученная от Кима Филби, лично знавшего потенциальные цели, оказывалась бесценной.

Удостоверение почётного сотрудника госбезопасности товарища Филби

По понятным причинам мы не можем посвятить читателей во все подробности комплекса мероприятий и операций, но расскажем об их финале. Частично мы попытались приоткрыть завесу тайны в материале, посвящённом перипетиям дела Юрия Носенко. 

Итогом этих мероприятий явилось то, что в 1970-х годах резидентура американской разведки в Москве была фактически разгромлена и обескровлена, а многие офицеры советского отдела ЦРУ уволены или переведены на совершенно иные направления работы. Джеймса Энглтона отправили в отставку, сделав политическим трупом, а одно из сильнейших подразделений ЦРУ, внешнюю контрразведку, существенно сократили.

Во второй пол. 1970-х годов Энглтон пытался восстановить своё профессиональное имя и доверие, неоднократно направляя в адрес президента Джеральда Форда развёрнутые меморандумы с предложениями о противодействии проникновению КГБ, но от него шарахались как от зачумлённого. Дошло до того, что бывшие его коллеги предъявили ему обвинение в сотрудничестве с советской разведкой, а оценка специалистами ущерба от его профессиональной деятельности выходила за пределы разумного. «Воина холода» сломали «русские морозы».

Энглтон умер 11 мая 1987 года в возрасте 69 лет в кругу своей многочисленной семьи. Последними его словами были: «Я сделал так много ошибок...» 

А ровно через год, 11 мая 1988 года, все высшие офицеры советской разведки и руководители КГБ СССР в траурном зале Центрального клуба имени Ф.Э. Дзержинского прощались с 76-летним советским гражданином, разведчиком-нелегалом, коммунистом-интернационалистом, кавалером двух орденов Боевого Красного Знамени, орденов Отечественной войны 1-й степени, Трудового Красного Знамени, Дружбы народов и многочисленных медалей, почётным сотрудником госбезопасности Андреем Фёдоровичем Фёдоровым, которого Энглтон знал как Кима Филби. Смерть окончательно примирила их — Death pays all debts («Смерть оплачивает все долги» — английская поговорка).

 Но «Большая игра», однажды начавшись, никогда не прекращается. Отдельные её отголоски мы порой слышим и в наши дни.

Ким Филби и оперативный руководитель советской разведки, известный немногим посвящённым как БС

В сентябре 1977 года в конференц-зале объекта «Лес» — нового комплекса советской разведки, находящегося недалеко от  МКАДа, молодое поколение советских разведчиков смотрело на этих двух уже возрастных мужчин в президиуме как на символы высочайшего профессионализма и преданности идеям социализма, справедливости, правды и выбранному пути. В силу секретности многие из присутствующих вообще не представляли, кто перед ними и какой им пришлось пройти трудный жизненный и профессиональный путь, чтобы сегодня по праву напутствовать своих молодых коллег. И только ряд посвящённых в высшем руководстве страны знал, что в этот день два боевых товарища отмечали профессиональную победу над главным противником — победу, которую они ковали более 15 лет. Победу в игре, нанёсшей непоправимый урон ЦРУ, дискредитировавшей его руководящий состав и позволившей вырваться вперёд. Для них же самих эта победа была не более чем одной из многих и далеко не самой главной. 

Перед их памятью мы почтительно склоняем головы и чувствуем себя обязанными показать глубоко гуманное содержание их беззаветного служения народу. Возможно, в год 100-летнего юбилея Службы внешней разведки России нам выпадет уникальный шанс рассказать и о других разведчиках и операциях советской внешней разведки второй пол. прошлого века.

ПАНДЕМИЯ И ПОЛИТИКА ВЫЖИВАНИЯ: ГОРИЗОНТЫ ДИКТАТУРЫ НОВОГО ТИПА

Александр Дугин

Слом глобального либерального миропорядка и его основ

То, что происходит сейчас, это глобальный слом миропорядка. Совсем не важно, рукотворна ли природа коронавируса, и не принципиально даже, если она рукотворна, осознанно ли он выпущен условным «мировым правительством», или нет. Эпидемия началась – это факт. Теперь главное проследить как на нее отреагировало «мировое правительство». 

Пояснение: «мировое правительство» --  это совокупность глобальных политических и экономических элит и обслуживающие их интеллектуалы и СМИ (медиакраты). Такое « мировое правительство» с необходимостью существует, так как в глобальном масштабе действуют строго определенные фундаментальные нормы, определяющие основные параметры политики, экономики и идеологии. 

·     В экономике – единственным признанным нормативом является капитализм, рыночная экономика (это оспаривает только Северная Корея, и, что очень важно, не оспаривает Китай, дающий свою версию национального государственного капитализма под менеджментом КПК).

·     В политике --  единственным признанным нормативом является парламентская либеральная демократия, основанная на том, что гражданское общество является субъектом и истоком легальности и легитимности (кроме Северной Кореи с этим согласны почти все, хотя Китай трактует «гражданское общество» в особой социалистической и отчасти национально-культурной оптике и осуществляет медиакратический отбор иными способами, нежели в ходе прямых парламентских выборов; ряд особенностей есть у некоторых исламских государств – например, в Иране и монархиях Залива).

·     В идеологии – все согласны с установкой на то, что любой индивидуум имеет ряд неотъемлемых прав (на жизнь, свободу совести, свободу передвижений и т.д.), которые обязуются гарантировать все государства и общества.

По сути это и есть три основных принципа глобального мира, сложившегося после распада СССР и победы капиталистического Запада в «холодной войне». Главные игроки в политике, экономике и идеологии сосредоточены в странах Запада, которые задают образец остальным, это и есть ядро «мирового правительства». Внутри этого правительств все большую роль начинает играть Китай, в него рвется элита России и всех остальных государств.

Не так важно, рукотворен ли коронавирус

Не важно, произвели ли коронавирус искусственно и  осознанно ли использовало его «мировое правительство» в таком понимании.

Но именно этот мир, под началом такого «мирового правительство» и со всеми тремя его аксиоматическим основаниями, рушится на наших глазах. Это напоминает конец социалистического лагеря, двухполюсного мира и СССР, но тогда исчез один из двух миров, а тот, который остался, распространил свои правила на всех остальных –включая вчерашних противников. Горбачев сам хотел попасть в «мировое правительство», не распуская СССР, но его не взяли. Не взяли и прозападных и капитулировавших перед Западом руководителей Российской Федерации. Не берут до сих пор. И вот сегодня рушится само «мировое правительство». Могло ли оно добровольно принять решение о своей ликвидации? Едва ли. Но оно отреагировало на коронавирус как на неизбежность, и это был выбор. Тут была свобода – признать ли коронавирус существующим или нет. И вот тут самим фактом признания пандемии «мировое правительство» подписало себе смертный приговор. Осознанно ли? Не более (или не менее) осознанно, чем Горбачев в перестройку. При этом в случае СССР один полюс исчезал, а второй оставался. Сегодня же конец планетарной либеральной демократии означает конец всего. Никакой иной парадигмы -- если не считать Северную Корею (которая все же чистый анахронизм, хотя и очень интересный) или компромиссный вариант Китая – у этой системы нет. 

Кто и как должен был победить коронавирус?

Коронавирус уже нанес удар, от которого не оправятся ни политики, ни экономики, ни идеологии. С пандемией должны были справиться существующие институты – причем в штатном режиме, не меняя основных правил 

·     ни в политике (никакого карантина, принудительной изоляции и тем более режима Чрезвычайного Положения);

·     ни в экономике (никакой удаленной работы, никакой остановки производств, бирж и финансово-промышленных институтов или торговых площадок – никаких каникул и т.д.);

·     ни в идеологии (никакого ограничения – пусть временно – сущностных гражданских прав – свободы передвижений, отмены или переноса голосований, референдумов и т.д.)

Но это ужепроизошло, причем в глобальном масштабе, и в том числе в странах Запада, то есть на самой территории «мирового правительства». В подвешенном (suspended)состоянии оказались сами основы глобальной системы.

Так мы видим произошедшее. Чтобы «мировое правительство» пошло на такой  шаг, оно должно было быть к этому принужденным. Кем? Ведь никакой более высокой инстанции у современного материалистического, атеистического и рационалистического человечества  просто не может быть…

Либерализм как финальный результат Нового времени

Отложим этот вопрос на потом, а сейчас посмотрим на более масштабный исторически вектор современной либерально-демократической глобальной системы – то есть власти «либеральных политических элит» (парламентаризм), крупных экономических игроков (олигархов и транснациональных монополий), идеологов «открытого общества» и обслуживающих их журналистов (включая модераторов настроений в социальных сетях Интернета). Исток это системы следует искать в конце эпохи Возрождения и в Новое время, когда произошел фундаментальный разрыв со Средневековьем в отношении субъекта власти и, следовательно, самой ее природы. В Средневековье и в обществе Традиции в целом легитимность и легальность  политической модели общества основывались на трансцендентном – сверхчеловеческом, божественном – факторе. Высшим субъектом власти и права выступал Бог, его откровения и данные им законы и установки, а также те институты, которые считались его представителями на Земле: в христианском мире это были Церковь и монархическое государство. Новое время отменило эту вертикаль и поставило перед собой цель построить общество на земных основаниях. Так главным субъектом и источником легальности и легитимности стал человек, а «небесное правительство» -- «сверхмировое правительство» -- уступило место «земному правительству». Соответствующим образом изменились политика, экономика и идеология: появились демократия, капитализм и гражданское общество.

Дальше в течение нескольких столетий эти принципы боролись со старым (средневековым порядком), пока в ХХ веке не пали последние Империи – Российская, Османская, Австрийская и Германская. Однако либеральной демократии предстояло еще справиться с такими еретическими (с точки зрения либералов) версиями Модерна как коммунизм и фашизм, которые по-своему толковали «гражданское общество», человека как такового: первые - в классовой оптике, вторые - в национальной или расовой. В 1945 году коммунисты и либералы совместно покончили с фашизмом, а 1991 году пали коммунисты. Остались одни либералы и отныне «мировое правительство» превратилось из замысла в почти действительность  -- все страны и общества признали нормативы демократии, рынка, прав человека. Это обстоятельство и имел в виду Фукуяма в своей книге «Конец истории». История Нового времени началасьтогда, когда был поставлена цель заменить небесногосубъекта земным, а закончилась тогда, когда эта замена осуществилась в глобальном масштабе. 

Финал либерального мира и его параллели с концом СССР

Сегодня вместо конца истории, то есть вместо тотального триумфа либеральной демократии, мирового капитализма и идеологии  «открытого общества» (права человека как индивидуума), мы в одночасье рухнули в совершенно новые условия. Это столь же неожиданно, как и конец СССР. Многие и после 1991 года не могли поверить, что советская система исчезла, а кое-кто не может осознать этого даже сейчас. Конечно, конец глобализма предчувствовался отдельными критически мыслящими наблюдателями: о нем говорили консерваторы, а резкий подъем Китая, представляющего собой особую модель глобализма, отказ Путина уступить власть ручному и управляемому (как думал Запад) Медведеву в 2012 и, пожалуй главное – Brexit и подъем популизма – можно было считать яркими признаками того, что, несмотря на всю близость к финальной точке, глобализм не просто не может ее эффективно достигнуть, но начинает парадоксальным образом удаляться от нее. На философском уровне это принялись осмыслять постмодернисты, громогласно заявившие, что с Модерном что-то не так. 

Но у истории не осталось иного пути: либо двигаться в ту сторону, куда по инерции она двигалась в последние столетия, с эпохи Нового времени и Просвещения, либо рухнуть. Все, однако, верили, что как-нибудь все само собой разрешится: главное лишь эффективно противостоять тем, кто был отнесен в разряд «врагов открытого общества» -- Путину, Ирану, исламскому фундаментализму или новому подъему националистических движений, бурно реагировавших на кризис массовой миграции. Вообще никто не думал об альтернативе, исключая ее заведомо. И поэтому в момент серьезного кризиса глобальная либеральная система не выдержала испытания и рухнула. Этого пока почти никто не понял, но это уже произошло. И произошло безвозвратно. Коронавирус самим своим фактом и особенно тем, как на него ответило «мировое правительство», стал концом современного мира.

Конец «единственного и его собственности»

Означает ли это, что погибнет человечество?Пока не известно, но и исключать заведомо нельзя. Об этом можно только гадать – погибнет/не погибнет. А вот что уже сейчас точно можно утверждать со всей определенностью, что глобальный мировой порядок, основанный на капитализме, либеральной демократии и принципах суверенного индивидуума (гражданское общество, отрытое общество), уже погиб. Его больше нет, он рухнул, хотя какое-то время еще будут предприниматься отчаянные усилия его спасти. То, как они будут развертываться и сколько они продлятся, сейчас не имеет решающего значения. Нельзя исключить, что он исчезнет как дым – подобно растворившемуся в воздухе советскому строю. Вот сейчас только что было, мгновение – и как и не бывало. Гораздо важнее посмотреть, что приходит на смену прежнему миропорядку.

Самое важное понять, что произошел не просто технический сбой в системе глобального управления, но рухнул результирующий финальный элемент всего исторического процесса Модерна, Нового времени, в ходе которого власть передавалась от небесного субъекта к земному, а сам этот субъект – через идеологические и политические битвы последних веков, в том числе и через мировые горячие и холодные войны двигался в сторону совершенно определенной кристаллизации – парламентской демократии, глобального капиталистического рынка и индивидуума, наделенного правами суверенного субъекта (права человека). Вся система современного глобального капитализма построена на предпосылке «единственного и его собственности» (М. Штирнер). Политические права «единственного» (индивидуума в полном отрыве от нации, расы, религии, пола и т.д.) закреплены в глобальных системах политической демократии. Экономические права воплощены в нормативах частной собственности и механизмах рынка. Так источник политической власти достиг своего имманентного предела: в либерализме и глобализме были ликвидированы последние намеки на вертикаль и «трансцендентность», которые сохранялись на первых этапах Модерна – в частности, в структурах государства. Отсюда стремление глобалистов отменить суверенитет государства и передать его полномочия на наднациональный уровень, легализовав тем самым «мировое правительство», которое по факту и так уже сложилось. Иными словами, политическая, экономическая и идеологическая история Нового времени двигалась к вполне определенному концу, где окончательно оформился чисто человеческий, имманентный, индивидуальный субъект, положенный в основу политической легитимизации. Дело было за немногим: за полным упразднением государств, которое состоялось на уровне Евросоюза и должно было быть повторено в глобальном масштабе. 

Отмененный финал либерализма

Вот этот финальный момент, к которому все и шло, сегодня не просто отложен на неопределенный срок, а вообще отменен. Если политическая история не смогла достичь этой точки без коронавируса, то в условиях эпидемии обрушился весь этот процесс. Чтобы эффективно противостоять эпидемии власти почти всех стран, включая западные, ввели принудительный карантин с жесткими мерами за его нарушение или вообще Чрезвычайное Положение. Экономические механизмы глобального рынка рухнули в силу закрытия границ, обвала бирж и финансовых институтов. Открытое общество и беспрепятственная миграция вошли в прямое противоречие с элементарными санитарными нормами. Так по сути во всем мире стремительно был установлен режим диктатуры, при котором власть перешла к совершенно новому субъекту. Ни «единственный», ни «его собственность», ни все гигантские мировые надстройки, которые гарантировали их легальные и легитимные права и статусы, больше не рассматриваются как источник политической власти. На первый план выходит то, что Ж. Агамбен назвал «голой жизнью», то есть совершенно особый и не имеющий ничего общего с логикой либерального капитализмаимператив физического выживания. Ни равенство, ни права, ни закон, ни частная собственность, ни коллективно принятое решение, ни система взаимных обязательств – да и  никакие иные фундаментальные принципы либеральной демократии отныне не обладают действительной властью. Только те механизмы, которые способствуют выживанию, остановке заражения и обеспечению простейших, чисто физиологических, нужд, имеют значение. 

Но это означает, что радикально меняется субъект власти. Это уже не свободное общество, не рынок, не гуманистические презумпции суверенного индивидуума, не гарантии личной свободы и приватной жизни. Всем этим следует пожертвовать, если речь идет о физическом выживании. Политические права отменяются, экономические обязательства  упраздняются, тотальная слежка и жесткий дисциплинарный контроль становятся единственной главенствующей социальной нормой. 

Если «мировое правительство» пошло на Чрезвычайное Положение, не смогло или не решилось его обойти, или было вынуждено это принять, значит отказ от вчера еще казавшейся незыблемой парадигмы уже свершился. И в таком случае, либо «мирового правительства» вообще больше нет, и каждое общество спасается как может, либо оно резко меняет фундаментальную парадигму и трансформируется во что-то иное.  И в первом и во втором случаях прежний порядок рухнул, и на наших глазах строится нечто новое. 

Столь радикальные выводы связаны не просто с размахом пандемии, он как раз еще не столь велик. Намного важнее восприятие эпидемии властными элитами, которые столь быстро и легко отказались от своих, казалось бы, незыблемых основ. Вот это самое принципиальное. Меры, направленные на борьбу с коронавирусом, уже подорвали основы либеральной демократии и капитализма, отменив стремительно сам субъект власти. Отнюдь не «единственный и его собственность» отныне являются основой легальности и легитимности: в условиях Чрезвычайного Положения власть передается иной инстанции. Нечто новое становится носителем суверенитета.

Так что же?

Коронавирус как правящий субъект: секулярные боги чумы

С одной стороны, можно сказать, что сам коронавирус (не случайно его «царственное» наименование) демонстрирует своеобразный статус субъекта. Чтобы лучше понять это, можно вспомнить древних богов чумы, считавшихся грозными божествами в религиозных представлениях народов Ближнего Востока. У народов Месопотамии это были Эрра, Нергал и т.д., в монотеистических традициях – в частности, в иудаизме – чуму насылало высшее Божество, Яхве, чтобы наказать иудеев за идолопоклонство. В Средневековье эпидемия и мор считались знаками божественного наказания. Но традиционное общество вполне обоснованно может придать статус субъектности некоторым масштабным явлениям или связать их с божественным началом. Однако в Новое время человек посчитал себя полным хозяином жизни, отсюда и развитие современной медицины – лекарств, вакцин, препаратов и т.д. Поэтому полная неспособность правительств противодействовать коронавирусу сегодня как бы отбрасывает человечество за грань Нового времени. Но того Бога или тех богов, которым современную вирусную чуму можно было приписать и отдать на откуп, больше не существует. Современный  мир уверен , что у вируса должно быть земное, материальное и имманентное происхождение. Но что это за материальность, которая оказывается сильнее человека? Отсюда множество конспирологических теорий, связывающих происхождение вируса со злоумышленниками, которые хотят установить над человечеством свой контроль. У философов «спекулятивного реализма», которые уже несколько десятилетий задумываются о необходимости смены человечества системой предметов, объектов – будь то Искусственный Интеллект или киборги -- сам вирус вполне мог получить статус суверенного деятеля, своего рода гипер-объекта (Мортон), способного подчинять своей воле массы существ – как это делает плесень, ризома и т.д.

Иными словами, обрушение либеральной модели выдвигает на первый план гипотезу постчеловеческого (постгуманистического) актора. Коронавирус – дословно, с латинского «венценосный яд» -- таким образом является (по крайней мере, теоретически)  претендентом на центр новой мировой системы. Если главной заботой человечества отныне станет противодействие вирусу, борьба с ним, защита от него и т.д., это вся система ценностей, правил и гарантий будет перестроена в соответствии с совершенно новыми принципами и приоритетами. Спекулятивные реалисты идут дальше и готовы признать в гипер-объекте присутствие инфернальных сущностей древних богов хаоса, выходящих из-под дна бытия, но так далеко заходить не обязательно, поскольку, если просто допустить, что политическая, экономическая и идеологическая рациональность отныне будет строится вокруг противодействия заразным вирусам, то мы будем жить в ином – к примеру, в гигиеноцентричном – мире, организованном совершенно иначе, чем современный мир. «Единственный», «его собственность» и все структуры, гарантирующие им предсказуемость, стабильность и защиту, возводящие их в статус основы легальности и легитимности,  отходят на задний план, а коронавирус или его аналог установят иную иерархию, иную политико-экономическую онтологию, иную идеологию.

Государство против коронавируса. Но какое государство?

Если мы посмотрим, как развертывается борьба с коронавирусом сегодня, то заметим скачкообразно резкое повышение роли государства, которое в в ходе глобализации в значительной степени отошло на второй план. Именно на уровне государства принимаются решения о карантине, самоизоляции, запретах на перемещение, ограничении свобод и принятии тех или иных экономических мер. По сути везде на планете – открыто или по умолчанию - введен режим Чрезвычайного Положения. Согласно классике политической мысли (в частности, по Карлу Шмитту), это означает установление режима диктатуры. Суверен,по Шмитту -- это тот, кто принимает решение в чрезвычайной ситуации (Ernstfall),и сегодня это государство. Однако не следует забывать, что это сегодняшнее государство до последнего момента было основано на принципах либеральной демократии, капитализма и идеологии прав человека. Иными словами, такое государство в каком-то смысле принимает решение о ликвидации (пусть это и оформлено как временные меры, но Римская Империя началась со временной диктатуры Цезаря, которая постепенно стала постоянной) своей философско-идеологической основы. Значит, государство стремительно мутирует – как мутирует сам вирус, и государство следует за коронавирусом в этой постоянно меняющейся борьбе, которая уводит ситуацию все дальше и дальше от момента глобальной либеральной демократии. Все существовавшие границы, казавшиеся до вчерашнего дня стертыми или полустертыми, снова обретают фундаментальное значение – и не только для тех, кто собирается их пересечь, и но для тех, кто просто не успел вернуться в свою страну. При этом в больших странах это дробление переносится и на отдельные регионы, где Чрезвычайное Положение приводит к установлению своих  -- региональных – диктатур, а они, в свою очередь, будут укрепляться по мере затруднения связи с центром. И такое дробление продолжится вплоть до небольших поселений и даже отдельных домохозяйств, где вынужденная закрытость откроет новые горизонты и объемы домашнего насилия. 

Государство, берет на себе миссию борьбы с коронавирусом в одних условиях, но ведет ее уже в иных. В ходе этого трансформируются все государственные институты, связанные с правом, легальностью, экономикой. Так само введение карантина полностью опрокидывает логику рынка, согласно которой только баланс спроса и предложения и заключенные между работодателем и работником соглашения могут регулировать отношения между ними. Запрет на работу по гигиеническим соображениям необратимо обрушивает всю конструкцию капитализма. Приостановка свободы передвижений, собраний и демократических процедур блокирует институты политической демократии и парализует свободы индивидуума.

Постлиберальная диктатура

В ходе эпидемии появляется новое государство, которое начинает функционировать по новым правилам. Весьма вероятно, что в процессе Чрезвычайного Положения произойдет смещение власти от формальных правителей к техническим функционерам – военным, эпидемиологам и структурам, специально созданным на случай экстремальных обстоятельств. Физическая угроза лидерам от вируса заставляет помещать их в специальные условия, не всегда совместимые с полнотой контроля над ситуацией. Так как правовые нормы приостанавливаются, начинают развертываться новые алгоритмы поведения и новые практики. Так рождается государство диктатуры, у которого в отличие от либерально-демократического государства – совершенные иные цели, устои, принципы и аксиомы. При этом «мировое правительство» распускается, так как какая бы то ни было сверхнациональная стратегия утрачивает всякий смысл. Власть стремительно переходит на все более низкий уровень – но не на общество и не на граждан, а на военно-технический и медицинско-санитарный уровень. Укрепляется радикально новая рациональность – не демократии, свободы, рынка и индивидуализма, а чистого выживания, ответственность за которое берет на себя субъект, сочетающий прямую силу и владение технико-медицинской логистикой. Причем в условиях сетевого общества это опирается на систему тотальной слежки, исключающей какую бы то ни было приватность. 

Итак, если на одном конце мы имеем вирус как субъект трансформаций, то на другом -- военно-медицинскую надзирательную и карательную диктатуру, фундаментально отличающуюся по всем параметрам от того государства, которое мы знали до вчерашнего дня. Совершенно не гарантировано, что подобное государство, ведущее борьбу с секулярными «богами чумы», будет точно совпадать с границами существующих национальных образований. Так как никакой идеологии и политики за пределом прямолинейной логики выживания не останется, сама централизация утратит свой смысл и свою легитимность. 

От гражданского общества к «голой жизни»

Здесь снова можно вспомнить о «голой жизни» Ж. Агамбена, который в сходном ключе и с опорой на идеи К. Шмитта о «Чрезвычайном Положении» анализировал ситуацию в нацистских концлагерях, где дегуманизация людей доходила до крайней черты, под которой и обнаруживала себя «голая жизнь» -- уже не человеческая, а какая-то иная, за пределом самосознания, личности, индивидуальности, права и т.д. Поэтому Ж. Агамбен радикальнее остальных и выступил против мер, предпринятых против коронавируса, предпочитая даже смерть введению Чрезвычайного Положения. Он ясно увидел, что даже незначительный шаг в эту сторону меняет всю структуру миропорядка. Войти в стадию диктатуры легко, а выйти подчас невозможно.

«Голая жизнь» - это то, что является жертвой вируса. Это не люди, не семьи, не граждане, не частные собственники. Здесь нет ни единственного, ни многих. Здесь есть только факт заражения, которое превращает любого – в том числе самого себя – в другого, а значит, во врага «голой жизни». И для борьбы с этим другим «голая жизнь» вручает диктатуре новый статус субъекта.Далее отданное на милость диктатуры общество само превращается в «голую жизнь», которую диктатура организует в соответствии со своей особой рациональностью, и из-за страха коронавируса люди готовы на любые шаги со стороны тех, кто берет на себя ответственность за Чрезвычайное Положение. Таким образом

 фундаментальный раскол между здоровым и больным, рассмотренный М.Фуко в книге «Надзирать и наказывать» и являющийся еще более непроходимой чертой, чем все оппозиции классических идеологий Модерна – буржуа/пролетарии, арийцы/евреи, либералы/враги «открытого общества» и т.д., разводит по полюсам «голую жизнь» и «медицинских технологов», получивших в свои руки все инструменты насилия, наблюдения и властвования. И разница между уже больными еще не больным, обосновывающая новую диктатуру, стирается, а вирусологическая диктатура, построившая на базе этой дистинкции новую легитимность, создает совершенную новую модель.

Новая диктатура: не фашизм и не коммунизм

Многим это напомнит фашизм или коммунизм, но эти параллели мнимые: и фашизм, и коммунизм представляли собой типы «гражданских обществ», хотя и тоталитарные, но обладающие особой ярко выраженной идеологией, которая обеспечивала гражданские права -- пусть не всем, но значительному (а по факту - подавляющему большинству) граждан. Либерализм своим сведением всех идентичностей к индивидууму проложил путь и создал предпосылки к особой – постлиберальной – диктатуре, которая в отличие от коммунизма и фашизма не должна иметь вообще никакой идеологии, так как у нее не будет никаких оснований убеждать в чем-то, мобилизовывать и «соблазнять» стихию «голой жизни».  «Голая жизнь» уже заведомо готова сдаться под власть диктатуры, совершенно независимо от того, что та обещает и на чем настаивает. Структуры такой диктатуры будут возводиться по факту противостояния вирусу, а не на основе идей и предпочтений. Военно-медицинская гигиеническая диктатура будет отличаться как раз постлиберальной логикой, для которой единственной операцией будет рациональное обращение с «голой жизнью», носители которой не имеют вообще никаких прав и никакой идентичности. Порядок будет строится вдоль водораздела заражение/здоровье, и этот дуальный код будет столь же могущественным, сколь и очевидным, не нуждающимся ни в каком обосновании и ни в какой аргументации.

Искусственный Интеллект и его враги

Здесь на ум приходит следующее соображение: в носителях подобнойпостлиберальной антивирусной диктатурымы почти не видим никаких собственно человеческих черт. Любая человечность будет только препятствовать максимально эффективному оперированию с «голой жизнью», и так представляющей собой мятущийся, дрожащий, стремящийся только выжить любой ценойхаос. Следовательно, оптимально с этой задачей мог бы справиться Искусственный Интеллект, отвлеченный  механический расчет. В самой военно-медицинской диктатуре мы видим ярко выраженное кибернетическое измерение, нечто машинное, механическое. Если «голая жизнь» --  хаос, то на ином полюсе должен располагаться холодный математический порядок. И отныне его единственной легитимацией  будет не согласие общества, от страха теряющего все, кроме инстинкта выживания, но сам критерий способности к принятию взвешенных логических решений, не аффектированных лишними эмоциями и страстями. Поэтому, если даже военно-медицинскую гигиеническую диктатуру установят люди, рано или поздно главными ее носителями станут машины. 

Возврата не будет

Из этого весьма предварительного анализа ближайшего будущего, будущего, которое уже началось, можно сделать несколько выводов.

1.   Возврат назад, к тому миропорядку, который существовал совсем недавно и который казался настолько привычным и естественным, что никто не задумывался о его эфемерности, невозможен.Либерализм то ли недотянул до своего естественного конца и установления «мирового правительства», то ли нигилистический крах и был его изначальной целью, лишь прикрытой все менее убедительным и все более первертным «гуманистическим» флёром. Сторонники философского «акселерационизма» говорят о «Черном Просвещении», подчеркивая этот темный нигилистический аспект либерализма, который представлял собой лишь ускоренное движение человека к бездне постгуманизма. Но в любом случае вместо «мирового правительства» и тотальной демократии мы входим в эпоху нового дробления «закрытых обществ» и радикальной диктатуры, по степени ужаса, возможно, превосходящую нацистские концлагеря и советский ГУЛАГ. 

2.   Конец глобализации не будет означать вместе с тем простого перехода к Вестфальской системе, к реализму и системе закрытых торговых государств (Фихте). Для этого нужна вполне определенная идеология, предпосылки для которой существовали в раннем Модерне, но были полностью искоренены в позднем Модерне, и особенно в Постмодерне. Демонизация всего, отдаленно напоминающего «национализм» или «фашизм», привела к тотальному отвержению национальных идентичностей, а жесткость биологической угрозы и ее грубо физиологический характер делает, со своей стороны, национальные мифы излишними. Военно-медицинская диктатура не нуждается в дополнительных приемах для мотивации масс, и более того, национализм повышает достоинство, самосознание и гражданское чувство общества, что  противоречит правилу «голой жизни». Для грядущего общества есть только два критерия – здоровый/больной, все остальные формы идентичности, в том числе и национальные, значения не имеют. Приблизительно то же было справедливо и для коммунизма, который также представлял собой мотивирующую идеологию, мобилизующую сознание граждан на построение лучшего общества. Все эти идеологемы архаичны, бессмысленны, излишни и контрпродуктивны в условиях борьбы с коронавирусом. Поэтому неверно было бы видеть в надвигающейся постлиберальной парадигме «новый фашизм» или «новый коммунизм». Это будет что-то иное.

3.   Нельзя исключить, что новый этап настолько аффектирует жизнь человечество или того, что от него останется, что оно, пройдя все испытания, будет готово принять любую форму власти, любую идеологию и любойпорядок, ослабляющий ужасы военно-медицинской диктатуры Искусственного Интеллекта. И вот тогда – через цикл – нельзя исключить возвращения к проекту «мирового правительства»,но уже на совершенно иной основе, ведь общество изменится на период «карантина» необратимо. Это будет уже не выбор «гражданского общества», а вопль «голой жизни», признающей любую инстанцию, которая только сможет дать избавление от наступившего ужаса. Здесь-то и самое время появиться той фигуре, которую христиане называют «Антихристом». 

Сгущение красок и ликвидация лидеров

Не слишком ли такой аналитический прогноз сгущает краски? Думаю, что он довольно реалистичен, хотя, конечно, «никто не знает времени», и в любой ситуации все может быть отложено на какой-то срок. Эпидемия может резко закончиться, а вакцина найдена. Но уже то, что произошло за первые месяцы 2020 года – крах мировой экономики, радикальные меры в политике и международных отношениях, введенные в связи с пандемией, нарушение структур гражданского общества, психологические сдвиги и внедрение надзирающих контролирующих технологий – имеет необратимый характер. Даже если все прекратится прямо сейчас, на возврат к стартовым условиям и восстановлению того вялотекущего и постоянно откладываемого движения либеральной глобализации к своему постоянно ускользающему финалу уйдет так много времени, что многие важнейшие аспекты общества подвергнутся глубинным трансформациям. При этом само допущение о быстром прекращении пандемии относится отнюдь не к разряду аналитики, но к области наивных сказок с добрым концом. Давайте смотреть правде в глаза: глобальный либеральный мир рухнул на наших глазах, как в 1991 пали СССР и мировая социалистическая система. В такие колоссальные сдвиги, и особенно в их необратимость, наше сознание отказывается верить. Но приходится. Поэтому лучше осмыслять их заранее – сейчас, пока все еще стало не настолько остро.

И последнее. Может показаться, что пандемия это шанс для тех политических лидеров, которые теоретически не прочь воспользоваться чрезвычайно ситуацией и укрепить свою власть. Это может сработать лишь на короткий срок, так как логика «голой жизни» и военно-медицинской диктатуры относится совершенно к иному регистру, чем может представить себе самый авторитарный лидер, принадлежащий к современной мировой системе. Едва ли кому-то из нынешних правителей удастся в столь экстремальных условиях долго и надежно сохранить свою власть. Все они в той или иной мере черпают свою легитимность в структурах либеральной демократии, которая на глазах упраздняется. Здесь потребуются совершенно иные фигуры, компетенции и характеры. Да, они скорее всего начнут это укрепление власти,  и даже уже начали, но маловероятно, что они долго продержатся. 

Впереди нас ждет нечто по-настоящему новое и скорее всего по-настоящему ужасающее.